Про города
Jul. 11th, 2014 08:45 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anna_bpguideПодборка фотографий в журнале http://edward-210.livejournal.com/ потребовала словесного комментария. Написано о «городе», о городе вообще, и о городах разных много; и все равно остается чувство, что самое главное все еще не сказано. Поэтому попробуем еще раз – сегодня, правда, не сказать свое, а услышать в сказанном. Покопалась я в своей папке, где Акройд, Беньямин, де Серто, Джекобс, Анциферов и Вайль, и нашла, кажется, подходящее.
Первая фотография дополняет исходную авторскую подборку и вводит пост в тематику этого журнала.
Будапешт, 1890-е
Оригинал взят у![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
edward_210 в Города и страны.
Л. В. Стародубцева
Город как метафора сознания
В Ватиканском собрании изречений Эпикура можно прочесть любопытное высказывание философа: «Против всего можно добыть себе безопасность, а что касается смерти, мы, все люди, живем в неукрепленном городе».[1]Отношение Эпикура к смерти достаточно хорошо известно. И речь далее пойдет не об этом, а об одном второстепенном, вскользь брошенном сравнении: «неукрепленный город». Разумеется, бессмысленно пытаться «натурализовать» метафору (тем более, философскую), и все же перед глазами отчего-то возникает неожиданно яркий образ некоего пестрого города (жизнь), окруженного не очень прочными стенами (экзистенциальные границы), а вокруг со всех сторон подступает кольцо темного не-города (ничто, небытие, смерть). А, может, это – сознаньевый город «я», отделенный стенами «самоидентифи-кации» от «не-я»? Или так: «город мысли», окруженный границами немыслимого, иного?
Жизнь, в том числе, жизнь сознания – «огороженное место». Но огороженное не абсолютно. Сколько ни старайся «сознание самого себя» защитить на веки вечные от угрожающей опасности вторжения иномирного, ничего не выходит: осада, разрушение стен и уничтожение града «осознанного существования» неминуемы. Да, вроде бы так. Действительно, человек с колыбели обречен на смерть, и сколько ни строит высоких мыслительных укреплений с прекрасными башнями духа, сколько ни сооружает защитных валов, ничто не спасает его от гибели. Но отчего столько тысячелетий тщетно грезящего о бессмертии простого смертного неотступно преследуют мечты о «вечном граде»?
Первая фотография дополняет исходную авторскую подборку и вводит пост в тематику этого журнала.
Будапешт, 1890-е
Оригинал взят у
edward_210 в Города и страны.Л. В. Стародубцева
Город как метафора сознания
В Ватиканском собрании изречений Эпикура можно прочесть любопытное высказывание философа: «Против всего можно добыть себе безопасность, а что касается смерти, мы, все люди, живем в неукрепленном городе».[1]Отношение Эпикура к смерти достаточно хорошо известно. И речь далее пойдет не об этом, а об одном второстепенном, вскользь брошенном сравнении: «неукрепленный город». Разумеется, бессмысленно пытаться «натурализовать» метафору (тем более, философскую), и все же перед глазами отчего-то возникает неожиданно яркий образ некоего пестрого города (жизнь), окруженного не очень прочными стенами (экзистенциальные границы), а вокруг со всех сторон подступает кольцо темного не-города (ничто, небытие, смерть). А, может, это – сознаньевый город «я», отделенный стенами «самоидентифи-кации» от «не-я»? Или так: «город мысли», окруженный границами немыслимого, иного?
Жизнь, в том числе, жизнь сознания – «огороженное место». Но огороженное не абсолютно. Сколько ни старайся «сознание самого себя» защитить на веки вечные от угрожающей опасности вторжения иномирного, ничего не выходит: осада, разрушение стен и уничтожение града «осознанного существования» неминуемы. Да, вроде бы так. Действительно, человек с колыбели обречен на смерть, и сколько ни строит высоких мыслительных укреплений с прекрасными башнями духа, сколько ни сооружает защитных валов, ничто не спасает его от гибели. Но отчего столько тысячелетий тщетно грезящего о бессмертии простого смертного неотступно преследуют мечты о «вечном граде»?
Чикаго, 1941 год, Рассел Ли.
...Я – Город – Мир
Издавна существует некий смысловой изоморфизм, сквозное подобие понятий: «Я», «Город» и «Мир». «Ведь совершенно безразлично, жить ли здесь или в ином месте, если человек повсюду в мире, как в Граде» – полагали стоики. Что лежало в основе пресловутого греко-римского «космополитического» чувства «гражданства мира»? Образ полиса-государства, идея тождества сivitas и мира? – так, но не только это. Вероятно, чувство «повсюду в мире, как в Граде» – следствие того, что обычно именуют высокой степенью человеческого самосознания; свидетельство того, что личности удалось «собрать себя», вернуться к изначальной целостности, приблизиться к самой сердцевине бытия, к «познанию самого себя».
В таком случае, гражданство мира как Града – должно быть, черта сознания отнюдь не только античная. Не обязательно жить в городе-государстве, достаточно – всюду и всегда – насколько это возможно, пытаться осмысливать истоки и цели человеческого существования, стремиться «совпасть с самим собой», осознать свое «я» и его место во вселенной, чтобы стать странником в Граде и мире, какими были Заратустра, Будда и Лао-цзы, и чтобы сказать, подобно Конфуцию: «Мудрому хорошо везде, вся земля его достояние». Истинное, познавшее себя «я» живет в мире как Граде, и в граде как Мире.
В этом смысле, триада «Я-Город-Мир» – нечто вроде концентрических кругов расширяющегося самоосознавания. Примеры и подтверждения тому можно приводить до бесконечности. Одно из них – традиции словоупотребления, накрепко связавшие разнородные понятия в единый семантический узел: urbi et orbi, человек и город, душа города, «что город, то норов», город как модель мира. Границы понятия «город» настолько прозрачны и условны, а его смысл – настолько расплывчат и подвижен, что метафорический перенос значений: «Город-Душа», «Город-Мир» – оказывается явлением совершенно естественным, ни у кого не вызывающим сомнений. Отсюда – необычайная легкость смысловых перекличек в этой триаде, свобода взаимопереходов значений.
Стюарт Франклин Мехико. Баррио Санта-Фе. 1990 года.
...Городские образы «этически безразмерны», и когда Демосфен говорил: «Прибытие афинян приносит городу надежду на спасение», и когда Филипп Македонский утверждал: «Нет такого неприступного города, куда не вошел бы осел с мешком золота», они говорили и о человеческом сознании, и о городе, и о мире в целом. Неслучайно одной из функций Дельфийского оракула в Древней Греции было «искупление, очищение от убийств» не только отдельных лиц, но и целых городов, и даже областей, а когда одна из жриц Артемиды нарушила культовый запрет, по преданию, богиня наказала не только жрицу, но и весь ее город, а также всю страну в целом, наслав на нее чуму и проказу. В уподоблениях типа «Я-Город-Мир» отражается своего рода мысленное расширение «социального тела» человека, ощущающего себя частью Целого, одевание «я» в систему нарастающих невидимых колец гражданского, этического, политико-правового сознания.
Так город становится метафорой. Во всяком случае, семантика городских образов в истории культуры может предоставить материал для целого словаря метафор, каждая из которых отражает особое состояние сознания (или, точнее, определенную ступень самоосознавания). Например, легенды о том, как Франциск Ассизский изгонял бесов из Ареццо, Греччо или Перуджо – прекрасная параллель идее просветления, очищения сознания от скверны. Спуск в подземный Вавилон легко истолковать как уход в подсознание. Образ затонувшего города обычно интерпретируется как забвение, погружение на дно океана памяти. Город поднялся из пучин – аллегория воспоминания. Вознесение в небесные грады – метафора восхождения духа. Разрушение стен – падение границ внутреннего и внешнего. Горящий город – образ ада, в том числе, и ада сознания. Переход в другой город – поиск трансцендентной истины, выход за собственные пределы. Возвращение в свой город – обретение внутреннего смысла еtс.
Италия, 1951 год, фотограф Анри Картье-Брессон.
...С тех пор, как на земле появились города, вот уже несколько тысячелетий: от простейшего архаического поселения до Экуменополиса – город существует не только в реальном географическом пространстве, но и в вымышленном пространстве воображения: как символ, как «архетип сознания», как своего рода визуально-понятийный паттерн: «мыслеобраз». Способ «устроения сознания» той или иной культуры как бы отпечатывается на земной поверхности: порядок либо хаос городских планов, линейный либо живописный тип планировочной структуры, наличие либо отсутствие единого замысла, все это – сколки сознания той или иной эпохи. Сознание разглядывает город как отражение в зеркале.
Запутанный рисунок сети улиц и набережных, пятна площадей, изгибы и причудливые контуры городского плана – не что иное как условный автопортрет – автограф-росчерк сознания культуры на коже земли. (И, надо заметить, этот гигантский иероглиф мысли не всегда поддается расшифровке.) Так город, с одной стороны, оказывается воплощением в пространстве структур сознания. Но, с другой стороны, происходит и обратное. В попытках «вообразить невообразимое», представить себе, каково оно, сознание: его фантомы и призраки, грезы и ностальгические воспоминания – культура нередко обращается за помощью к форме города, рисуя в воображении по его образу и подобию внепространственные духовные феномены, абстрактные понятия, отвлеченные категории. И без устали создает вымышленные метафизические и символические города.
Какие только тончайшие представления о мироздании не ассоциировались с символом города: первоначало, Истина, Бог, дух, природные стихии, небесные законы. Старинные мифы рисовали тысячи идеальных небесных городов: шумерский священный город Ниппур (Дуранки); созданный Птахом в начале творения древнеегипетский «первый город»; тибетский «Привлекательный Город врачебной науки» («Жуд-Ши»); небесная столица мира – город Индры из «Махабхараты»; сияющий древнеиндийский город «Каши-пура»; расположенный на солнце стеклянный город с 18 воротами, которые, по представлениям ордоссов-буддийцев, отпирались днем и запирались на ночь. Перечисление воображаемых мифологических градов займет не одну страницу; каждый из них – ностальгия по Абсолюту, каждый из них – модель мироздания. Так, от начала времен закладывалась традиция связывать с мыслеобразом града ответы на «первые и последние» вопросы бытия.
Гонконг. Фото: Hedda Morrison.1942 год.
Мир большим городом представляла греческая философия, от Фалеса до Аристотеля; о дальнейшей «урбанизации сознания» свидетельствовала тенденция мировых религий иносказательно соотносить с Городом представления о духовных сущностях (город-рай, город-ад, город-чистилище), рисовать бесконечные образы сияющих в заоблачной выси «градов обетованных» и ужасных подземных «градов вечных мук», уподоблять образу города то мир истоков и начал (град изначальный), то мир конечных целей (град грядущий), и, в целом, трактовать существование-в-мире как «смешение» земного и небесного, человеческого и божественного градов. Традиция этого странного «городолюбия» в описаниях духовных феноменов продолжает существовать и в секуляризованном мире. До сегодняшнего дня принято метафорически соотносить с городским ландшафтом некоторые формы сознания: городом видятся то память человека, то его мечты и утопии, то его подсознание, то мир сказочный, детский или сновидческий. Впрочем, последнее – тема особого разговора.
Гонконг. Фото Тоби Лам.
...И первоначальный Рим, и Небесный Иерусалим, и города, приходящие к человеку в сновидениях – особые символические структуры сознания, устремленного к Центру; «сознания», пытающегося «осознать» самое себя. Любопытен рисунок ХVII века, приводимый Юнгом в «Психологии и алхимии»: символический город как центр земли (в книге он трактуется как образ «самости»), его четыре защитные стороны об разуют квадрат: типичный temenos. Перед нами – абстрактный Город как образ мира, он сориентирован по сторонам света, каждому из направлений пространства соответствует континент. Структура города проста: в центре – обнесенная высокими стенами крепость, вокруг – система площадей, символизирующих то или иное животное царство: овца, лев, собака, рак, дельфин и, наконец, человек.
Ара Гюлер, Стамбул. Старый Город, 1969 год.
...Во всех символических, сновидческих и воображаемых городах, как бы, на первый взгляд, они не отличались друг от друга, наверное, имеется нечто общее: все они тяготеют к «чистым» формам, идеальным конструкциям, условным схемам. Видимо, «архетипический» город устроен слишком просто, геометрически ясно. И потому воображаемые грады, которые рисовали в сознании древние индийцы и вавилоняне, удивительно похожи на города, которые снятся человеку конца второго тысячелетия. Но было бы упрощением связывать символический город лишь с совершенными формами креста, квадрата, круга.
Трущобы Мелуоки. Фотограф Carl Mydans. 1936 год.
...Видимо, «град» не только по своему срединному положению между абстракциями «я» и «мир» выступает посредником, символом снятия противоречий. Иногда создается впечатление, что именно в символе пространства города (с его траекториями перехода изнутри-вовне, восхождениями и спусками) эти противоречия и призваны слиться. Но не умозрительно. Не в виде понятийной абстракции философов происходит здесь совпадение полюсов: «сomplicatio contrariorum». А в образе сложного единства, подобного ландшафту, где, поднимаясь, можно оказаться ниже, удаляясь – приблизиться, выходя вовне – очутиться внутри: парадоксальному, странному ландшафту человеческой мысли.
Прага. Фотограф Jiri Jenicek. 1947 год.
Барселона. Фотограф Eugeni Forcano. 1964 год.
Барселона. Фотограф Eugeni Forcano. 1963 год.
Манчестер. Фотограф Джеймс Шоу. 1900 год.
Стамбул. 1912 год.
Манчестер. Публичный дом. 1870 год.
Сидней, 1900 год.
Париж. 1954 год.
Лос-Анджелес.
Лиссабон.
Алфама, Лиссабон.
Квебек, около 1890 года.
Квебек, 1916 год.
Вашингтон, округ Колумбия, 1923 год.
Монмартр. Париж. 1935 год.
Монреаль, 1903 год.
Париж. около 1880 года.
Индия. 1980 год.
/.../
Старинные сонники утверждали, что если снится чужой город, то близко переселение в мир иной: смерть. Как знать, может, в этом и кроется разгадка притягательности многочисленных литературных сюжетов о путешествиях в потусторонние грады? «Мечтать о жизни в новом незнакомом городе – значит в скором времени умереть. В самом деле, мертвые обитают в другом месте, и никто не знает где». Никому не известно, почему представления об ином мире часто соотносятся именно с образом города, однако в поисках ответа на этот почти риторический вопрос перелистывая древние тексты, священные книги, собрания мифов, встретим сотни воображаемых градов, воплощающих образы небытия. /.../
Л. В. Стародубцева
Город как метафора сознания
...Я – Город – Мир
Издавна существует некий смысловой изоморфизм, сквозное подобие понятий: «Я», «Город» и «Мир». «Ведь совершенно безразлично, жить ли здесь или в ином месте, если человек повсюду в мире, как в Граде» – полагали стоики. Что лежало в основе пресловутого греко-римского «космополитического» чувства «гражданства мира»? Образ полиса-государства, идея тождества сivitas и мира? – так, но не только это. Вероятно, чувство «повсюду в мире, как в Граде» – следствие того, что обычно именуют высокой степенью человеческого самосознания; свидетельство того, что личности удалось «собрать себя», вернуться к изначальной целостности, приблизиться к самой сердцевине бытия, к «познанию самого себя».
В таком случае, гражданство мира как Града – должно быть, черта сознания отнюдь не только античная. Не обязательно жить в городе-государстве, достаточно – всюду и всегда – насколько это возможно, пытаться осмысливать истоки и цели человеческого существования, стремиться «совпасть с самим собой», осознать свое «я» и его место во вселенной, чтобы стать странником в Граде и мире, какими были Заратустра, Будда и Лао-цзы, и чтобы сказать, подобно Конфуцию: «Мудрому хорошо везде, вся земля его достояние». Истинное, познавшее себя «я» живет в мире как Граде, и в граде как Мире.
В этом смысле, триада «Я-Город-Мир» – нечто вроде концентрических кругов расширяющегося самоосознавания. Примеры и подтверждения тому можно приводить до бесконечности. Одно из них – традиции словоупотребления, накрепко связавшие разнородные понятия в единый семантический узел: urbi et orbi, человек и город, душа города, «что город, то норов», город как модель мира. Границы понятия «город» настолько прозрачны и условны, а его смысл – настолько расплывчат и подвижен, что метафорический перенос значений: «Город-Душа», «Город-Мир» – оказывается явлением совершенно естественным, ни у кого не вызывающим сомнений. Отсюда – необычайная легкость смысловых перекличек в этой триаде, свобода взаимопереходов значений.
Стюарт Франклин Мехико. Баррио Санта-Фе. 1990 года.
...Городские образы «этически безразмерны», и когда Демосфен говорил: «Прибытие афинян приносит городу надежду на спасение», и когда Филипп Македонский утверждал: «Нет такого неприступного города, куда не вошел бы осел с мешком золота», они говорили и о человеческом сознании, и о городе, и о мире в целом. Неслучайно одной из функций Дельфийского оракула в Древней Греции было «искупление, очищение от убийств» не только отдельных лиц, но и целых городов, и даже областей, а когда одна из жриц Артемиды нарушила культовый запрет, по преданию, богиня наказала не только жрицу, но и весь ее город, а также всю страну в целом, наслав на нее чуму и проказу. В уподоблениях типа «Я-Город-Мир» отражается своего рода мысленное расширение «социального тела» человека, ощущающего себя частью Целого, одевание «я» в систему нарастающих невидимых колец гражданского, этического, политико-правового сознания.
Так город становится метафорой. Во всяком случае, семантика городских образов в истории культуры может предоставить материал для целого словаря метафор, каждая из которых отражает особое состояние сознания (или, точнее, определенную ступень самоосознавания). Например, легенды о том, как Франциск Ассизский изгонял бесов из Ареццо, Греччо или Перуджо – прекрасная параллель идее просветления, очищения сознания от скверны. Спуск в подземный Вавилон легко истолковать как уход в подсознание. Образ затонувшего города обычно интерпретируется как забвение, погружение на дно океана памяти. Город поднялся из пучин – аллегория воспоминания. Вознесение в небесные грады – метафора восхождения духа. Разрушение стен – падение границ внутреннего и внешнего. Горящий город – образ ада, в том числе, и ада сознания. Переход в другой город – поиск трансцендентной истины, выход за собственные пределы. Возвращение в свой город – обретение внутреннего смысла еtс.
Италия, 1951 год, фотограф Анри Картье-Брессон.
...С тех пор, как на земле появились города, вот уже несколько тысячелетий: от простейшего архаического поселения до Экуменополиса – город существует не только в реальном географическом пространстве, но и в вымышленном пространстве воображения: как символ, как «архетип сознания», как своего рода визуально-понятийный паттерн: «мыслеобраз». Способ «устроения сознания» той или иной культуры как бы отпечатывается на земной поверхности: порядок либо хаос городских планов, линейный либо живописный тип планировочной структуры, наличие либо отсутствие единого замысла, все это – сколки сознания той или иной эпохи. Сознание разглядывает город как отражение в зеркале.
Запутанный рисунок сети улиц и набережных, пятна площадей, изгибы и причудливые контуры городского плана – не что иное как условный автопортрет – автограф-росчерк сознания культуры на коже земли. (И, надо заметить, этот гигантский иероглиф мысли не всегда поддается расшифровке.) Так город, с одной стороны, оказывается воплощением в пространстве структур сознания. Но, с другой стороны, происходит и обратное. В попытках «вообразить невообразимое», представить себе, каково оно, сознание: его фантомы и призраки, грезы и ностальгические воспоминания – культура нередко обращается за помощью к форме города, рисуя в воображении по его образу и подобию внепространственные духовные феномены, абстрактные понятия, отвлеченные категории. И без устали создает вымышленные метафизические и символические города.
Какие только тончайшие представления о мироздании не ассоциировались с символом города: первоначало, Истина, Бог, дух, природные стихии, небесные законы. Старинные мифы рисовали тысячи идеальных небесных городов: шумерский священный город Ниппур (Дуранки); созданный Птахом в начале творения древнеегипетский «первый город»; тибетский «Привлекательный Город врачебной науки» («Жуд-Ши»); небесная столица мира – город Индры из «Махабхараты»; сияющий древнеиндийский город «Каши-пура»; расположенный на солнце стеклянный город с 18 воротами, которые, по представлениям ордоссов-буддийцев, отпирались днем и запирались на ночь. Перечисление воображаемых мифологических градов займет не одну страницу; каждый из них – ностальгия по Абсолюту, каждый из них – модель мироздания. Так, от начала времен закладывалась традиция связывать с мыслеобразом града ответы на «первые и последние» вопросы бытия.
Гонконг. Фото: Hedda Morrison.1942 год.
Мир большим городом представляла греческая философия, от Фалеса до Аристотеля; о дальнейшей «урбанизации сознания» свидетельствовала тенденция мировых религий иносказательно соотносить с Городом представления о духовных сущностях (город-рай, город-ад, город-чистилище), рисовать бесконечные образы сияющих в заоблачной выси «градов обетованных» и ужасных подземных «градов вечных мук», уподоблять образу города то мир истоков и начал (град изначальный), то мир конечных целей (град грядущий), и, в целом, трактовать существование-в-мире как «смешение» земного и небесного, человеческого и божественного градов. Традиция этого странного «городолюбия» в описаниях духовных феноменов продолжает существовать и в секуляризованном мире. До сегодняшнего дня принято метафорически соотносить с городским ландшафтом некоторые формы сознания: городом видятся то память человека, то его мечты и утопии, то его подсознание, то мир сказочный, детский или сновидческий. Впрочем, последнее – тема особого разговора.
Гонконг. Фото Тоби Лам.
...И первоначальный Рим, и Небесный Иерусалим, и города, приходящие к человеку в сновидениях – особые символические структуры сознания, устремленного к Центру; «сознания», пытающегося «осознать» самое себя. Любопытен рисунок ХVII века, приводимый Юнгом в «Психологии и алхимии»: символический город как центр земли (в книге он трактуется как образ «самости»), его четыре защитные стороны об разуют квадрат: типичный temenos. Перед нами – абстрактный Город как образ мира, он сориентирован по сторонам света, каждому из направлений пространства соответствует континент. Структура города проста: в центре – обнесенная высокими стенами крепость, вокруг – система площадей, символизирующих то или иное животное царство: овца, лев, собака, рак, дельфин и, наконец, человек.
Ара Гюлер, Стамбул. Старый Город, 1969 год.
...Во всех символических, сновидческих и воображаемых городах, как бы, на первый взгляд, они не отличались друг от друга, наверное, имеется нечто общее: все они тяготеют к «чистым» формам, идеальным конструкциям, условным схемам. Видимо, «архетипический» город устроен слишком просто, геометрически ясно. И потому воображаемые грады, которые рисовали в сознании древние индийцы и вавилоняне, удивительно похожи на города, которые снятся человеку конца второго тысячелетия. Но было бы упрощением связывать символический город лишь с совершенными формами креста, квадрата, круга.
Трущобы Мелуоки. Фотограф Carl Mydans. 1936 год.
...Видимо, «град» не только по своему срединному положению между абстракциями «я» и «мир» выступает посредником, символом снятия противоречий. Иногда создается впечатление, что именно в символе пространства города (с его траекториями перехода изнутри-вовне, восхождениями и спусками) эти противоречия и призваны слиться. Но не умозрительно. Не в виде понятийной абстракции философов происходит здесь совпадение полюсов: «сomplicatio contrariorum». А в образе сложного единства, подобного ландшафту, где, поднимаясь, можно оказаться ниже, удаляясь – приблизиться, выходя вовне – очутиться внутри: парадоксальному, странному ландшафту человеческой мысли.
Прага. Фотограф Jiri Jenicek. 1947 год.
Барселона. Фотограф Eugeni Forcano. 1964 год.
Барселона. Фотограф Eugeni Forcano. 1963 год.
Манчестер. Фотограф Джеймс Шоу. 1900 год.
Стамбул. 1912 год.
Манчестер. Публичный дом. 1870 год.
Сидней, 1900 год.
Париж. 1954 год.
Лос-Анджелес.
Лиссабон.
Алфама, Лиссабон.
Квебек, около 1890 года.
Квебек, 1916 год.
Вашингтон, округ Колумбия, 1923 год.
Монмартр. Париж. 1935 год.
Монреаль, 1903 год.
Париж. около 1880 года.
Индия. 1980 год.
/.../
Старинные сонники утверждали, что если снится чужой город, то близко переселение в мир иной: смерть. Как знать, может, в этом и кроется разгадка притягательности многочисленных литературных сюжетов о путешествиях в потусторонние грады? «Мечтать о жизни в новом незнакомом городе – значит в скором времени умереть. В самом деле, мертвые обитают в другом месте, и никто не знает где». Никому не известно, почему представления об ином мире часто соотносятся именно с образом города, однако в поисках ответа на этот почти риторический вопрос перелистывая древние тексты, священные книги, собрания мифов, встретим сотни воображаемых градов, воплощающих образы небытия. /.../
Л. В. Стародубцева
Город как метафора сознания
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2014-07-11 12:18 pm (UTC)no subject
Date: 2014-07-11 12:26 pm (UTC)no subject
Date: 2014-07-11 12:48 pm (UTC)