anna_bpguide | На вечной дороге

Начало здесь

Осады Смоленск выносил не раз и не два. Три месяца осаждал город Витовт в 1404 году; знаменитых стен тогда еще не существовало. Полтора месяца век спустя – великий князь Московский Василий III в 1513 году, потом армия Сигизмунда III в 1609–1611 гг. Покоя не было: от короля Сигизмунда город защищал боярин Михаил Шеин, а через двадцать три года, вернувшись из польского плена, уже сам осаждал город, удерживаемый поляками. Тоже неудачно: город пришлось сдать, сам Шеин был казнен в Москве за военный провал; как видно, со времен Василия III милосердия у властей не прибавилось.

Перечисляя смоленские осады не подряд, а через две на третью, упомянем штурм 16 августа 1654 года, когда польский гарнизон сложил знамена перед войском царя Алексея Михайловича. «Рывкнул на Смоленеск Троило, / Бакштам, стенам не мило!» – так описал это событие неизвестный автор в первой в России панегирической песни «О взятии Смоленска». «Троило» здесь – название пушки, что «рявкала» на город, а бакштами, похоже, названы башни знаменитых Смоленский стен (автор-смолянин говорил уже на языке, тронутом польским влиянием).

Потом был 1812 год, когда только стены от города и остались. («Погубление Лиссабона не могло быть ужаснее», – писал очевидец Федор Глинка, сравнивая разрешения Смоленска с землетрясением, уничтожившим Лиссабон в 1755 году). Потом Смоленское сражение лета 1941 года, оккупация, освобождение…

Войн город знал много, может быть, больше, чем любые другие русские города. И на гербе его недвусмысленный символ – пушка.

Но начинался он под знаком мирной дороги: что «из варяг в греки», с Варяжского до Черного моря, что в «болгары», в Хвалынское море, в Великий Новгород – все пути вели через Смоленск. Он и Смоленск-то скорее всего потому, что здесь смолили лодки после волока, перед тем, как продолжать путь по Днепру.

На дороге, идущим, изобразил Николай Рерих и главного смоленского святого, Меркурия. Сам Меркурий для начала тоже в Смоленск пришел – издалека, из Моравии. Гастарбайтером: нанялся на службу к смоленскому князю. Воинский подвиг ждать себе не заставил: к городу подошли монголы, и Меркурий, ночью, в одиночку, отправился биться со всем войском. Нанес существенный урон, но сам был обезглавлен. Так, с отрубленной головой в руках, пришел он утром к городским воротам.

На картине у Рериха – именно эта сцена, а «Слово о Меркурии Смоленском» добавляет жанровую деталь, как у Веронезе, где в центре композиции Христос претворяет воду в вино, а под столом мальчишка играет с кошкой: «И когда дошел он до Мологинских ворот, вышла какая-то девушка по воду и, видя святого, идущего без головы, стала святого грубо бранить. Он же лег возле этих ворот и достойно отдал душу свою господу, конь же в мгновенье исчез от него».

Современные смоляне поставили на месте гибели святого этакое мемориальное сооружение… ну, как если б никакого развития архитектурного дела с XIII века двинулось бы в обратную сторону. Зато монголы тогда ушли, и в длинном перечне военных противников Смоленска Батый не упоминается.

Интересно, если ли во французской поэзии что-нибудь про дороги Смоленщины? Армия Наполеона отступала по Старой смоленской дороге, уже разоренной, и отступление было тяжким, и появилась в истории Смоленской земли еще одно героическая страница и еще одна легенда – про закопанный где-то здесь клад Наполеона.

Но прокладывалась дорога для дел мирных. Везли по ней в конце XV века в Литву дочь великого князя Московского Ивана III Елену – замуж за литовского великого князя Александра. Век с небольшим спустя в обратном направлении, в Москву, ехала Марина Мнишек для венчания с новым русским царем Дмитрием Иоанновичем – Лжедмитрием. Кончится дело плохо, но «гордая полячка» пока об этом не знает, и темные леса проплывают мимо нее по обе стороны дороги, и ложатся строки в дорожный дневник... Другая дорога, воздушная, обернулась трагедией для Польши и в 2010 году – тоже над Смоленском.

Едва ли каждое упоминание города в русской истории оборачивается повествованием про дорогу, по которой идут ли, едут ли, летят ли, но не в Смоленск, а через Смоленск, дальше – Москву завоевывать или Россию от врагов освобождать, но дальше, дальше, дальше.

Как будто город – не место для жизни, а только одна из точек маршрута на карте, и дай бог, чтоб не на военной. Смоленска вовсе нет у Твардовского, главного – что справедливо – смоленского поэта. У него не город – «смоленская сторона», и Василий Теркин в разговоре с «героем из-под Тамбова» перечисляет не городские, а деревенские (цивилизационные), а природные приметы родной стороны: называются ручьи и реки, перечисляются «полянки, и пригорки, И козявки, и жуки...», упоминается с трудом представимая современным городским жителем «борозденка под межой». А под конец вынимается главный козырь:
«Не кичусь родным я краем,
Но пройди весь белый свет –
Кто в рожки тебе сыграет
Так, как наш смоленский дед».

Да, Твардовский – гениальный солдатский, деревенский поэт. И Смоленщина была тогда крестьянская, да и вся советская Россия.

Впрочем, и во всей в отечественной литературе города страны представлены не богато. С большим отрывом лидирует Петербург, про который писали и Державин, и Пушкин, и Достоевский, и кто только не писал… Николай Анциферов еще в 1920-е опубликовал целую работу о литературных образах Петербурга. Есть булгаковская Москва. Слышна – хоть и не видна – у Бабеля, Каверина, Ильфа-Петрова, Жванецкого Одесса. И всё, пожалуй.

Главная художественная ценность Смоленской земли, кроме тех трех домонгольских храмов, – тоже крестьянского, фольклорного духа. Княгиня Тенищева свои сёла Талашкино и Фленово превратила в центры народной культуры, куда столичные интеллектуалы – Бенуа, Рерих, Врубель, Стравинский, Серов, Трубецкой, Дягилев, Шаляпин – приезжали, чтобы прикоснуться к самым корням русской культуры. Церковь Святого Духа во Фленове, построенная Сергеем Малютиным, изобретателем русской матрешки, и расписанная Николаем Рерихом, путешественником и мистиком, так и стоит неосвященная – не канонически, говорят, украшена.

Сторонний наблюдатель, уточняя место Смоленска на культурной карте России, неизбежно рано или поздно заметит, что едва ли не в каждый момент своей тысячелетний истории город выступает не столько как финальная точка, сколько как сама дорога. Путь. Дао. Смоленск всегда – станция, крепость или дорожный пункт на пути к чему большему – более ценному, более важному.

Так в очаровательном фильме «Отцы и деды» Анатолий Папанов, Луков-дед, спасает от уничтожения старый дом, мотивируя самыми действенными на тот момент доводами: дом выстоял в войну, как заколдованный, однополчане возле него до сих пор собираются, нельзя его ломать поэтому! Эта та же мысль: Смоленск есть героический бастион России, дом в Смоленске – память о войне. Все – часть пути, шаг в путешествии, этап в истории. Стоит ли дом сейчас? Без встреч однополчан? И еще: дом в фильме – весь в ажурной резьбе, в кружевных занавесочках, с цветами на подоконниках. А не был бы он «тем самым» – ломать можно было бы?

Так угадывается характер города, где подвиг странничества важнее домашнего уюта. И становится понятнее жертвенный отказ от самостоятельности ради причастности к великому пути. И три смоленских града Китежа, княжеский, литовский и польский, находят себе место на этой бесконечной исторической дороге, начатой, ни много ни мало, тысячу сто пятьдесят лет тому назад.

фото: Фотобанк Лори, Library of Congress, Prints & Photographs Division, Prokudin-Gorskii Collection, Reproduction Number: LC-DIG-prokc-20408, фонд уникальных и особо ценных фотодокументов Государственного архива Смоленской области, Library of Congress, Prints & Photographs Division, Prokudin-Gorskii Collection, reproduction number: LC-DIG-prokc-20360, Константин Кокошкин

На вечной дороге // GEO, 2013, октябрь.
http://www.geo.ru/puteshestviya/na-vechnoi-doroge